По утрам обычно мать будила меня ласковым голосом, прикасаясь к плечу. В этот раз подняла рывком и поставила на ноги. Я никак не мог проснуться, ноги подгибались, но она вновь ставила меня, что-то бессвязно и ласково говорила со слезами в голосе. Руки у нее тряслись, и ей никак не удавалось натянуть на мою вялую руку рукав вельветовой тужурки.

В комнате тускло горела керосиновая лампа. Громыхали сапоги, раздавались грубые нетерпеливые голоса. Я уловил оружейный запах, который любой мальчишка смог бы определить после трех с половиной лет оккупации. За окнами еще было черно, и я никак не мог понять, кто пожаловал к нам в такую рань.

Мне едва исполнилось пять, и люди в военной форме для меня все были на одно лицо. Своих врагов я научился узнавать по выражению лица мамы и бабушки. Потом дедушка объяснил, что у наших солдат на пилотке или фуражке обязательно бывает звездочка.

У солдат, которые к нам пришли, на пилотках были звезды. Но почему так суровы их лица и так растеряны и перепуганы мама с бабушкой? И дедушка сидит на табурете, бледный, прислонясь к стене. У него, наверное, опять прихватило сердце. С ним это случается после контузии, полученной еще в первую империалистическую.

Мне трудно было понять происходящее еще и потому, что всего несколько дней назад я видел своими глазами, как фашисты удирали, бросив на окраине деревни батарею, не успев сделать ни одного выстрела. А через час или полтора в нашу деревню Буюк-Актачи вступили передовые части советских войск. И по дороге, ведущей к Сакам пошли машины с прицепленными к ним пушками и сидящими в кузовах бойцами. Как раз вокруг пышно цвела сирень, и степь, изрытая воронками и траншеями, пестрела цветами. Вдоль дороги толпились жители деревень, кидали охапки цветов в кабины и кузовы машин и прямо под колеса. Солдаты улыбались, махали руками, что-то кричали, ловили грозди сирени, прижимали к лицу. Иногда кто-нибудь на ходу соскакивал на землю, подбегал к толпе, узнав кого-то из близких — мать, жену, сестру или просто знакомых, — начинались объятия, слезы; через мгновение, с трудом вырвавшись из объятий родных, солдат бежал к ожидающей его у обочины машине.

А эти, совсем не улыбчивые — не свои, чужие?

— Именем Советской власти!.. За измену Родине!.. Пять минут на сборы! Собирайтесь! Брать не более двадцати килограммов на человека! Живо, живо!..

...Так была запущена машина по уничтожению стариков, женщин, детей. Никто не знал, куда их везут, зачем. Никто даже не удосужился ознакомить народ с Постановлением ГКО от 11 мая 1944 года, по которому крымскотатарскому народу как этносу по существу был вынесен смертный приговор. Кто-то решил, что приговоренным не обязательно знать его, важно, чтобы знали исполнители.

Входили в ГКО те, кому не привыкать было изобретать подобные приговоры: И.В.Сталин (председатель), В.М.Молотов (заместитель), К.Е.Ворошилов, Г.М.Маленков, Н.А.Булганин, Н.А.Вознесенский, Л.М.Каганович, А.И.Микоян. Выселение осуществлялось войсками НКВД под непосредственным руководством Берии и его ближайших помощников Кобулова и Серова.

За время оккупации, длившейся более трех лет, тысячи трудоспособных крымских татар были угнаны в Германию, а часть населения истреблена гитлеровцами. Оставшиеся — в подавляющем большинстве женщины, дети, старики, не пригодные к строевой службе. Приведем для сравнения данные о половозрастном составе 188 тысяч крымских татар, депортированных 18 мая 1944 года по постановлению ГКО. Примерно 50 процентов из них составляли дети до 16 лет, 35 процентов — женщины и лишь 15 процентов (т.е. около 28 тысяч) — мужчины, включая стариков, инвалидов, бывших партизан и партийно-хозяйственный актив, успевший возвратиться в Крым из эвакуации для восстановления Советской власти... Мы ехали долго. Около месяца. Стук колес вколачивался в душу, мозг, тело. Я сейчас его слышу, когда закрываю глаза, снова раскачивает меня вагон и скрипит... Часть эшелонов с репрессированным народом направилась в Сибирь, часть на Урал, а наш повернул на юг, в Среднюю Азию. И по обеим сторонам железнодорожной насыпи по всему долгому пути в изгнание остались лежать непогребенными трупы — детей, женщин стариков. ...«Великий кормчий» тем временем позаботился о том, чтобы все совершаемое было по закону. Пока подручные Берии сочиняли обвинения, которыми оправдывалось осуждение всего крымскотатарского народа целиком, писателям и ученым было дано особое задание изъять из памяти все, что касается крымских татар, замазать черной краской то, что не сразу удастся забыть. Срочно издаются путеводители по Крыму, учебники, печатаются стихи и проза, разжигающие в читателе презрение, ненависть к крымским татарам, пробуждающие чувство благодарности к тому, кто избавил от этих зверей и варваров. Товарные составы с набитыми битком семьями сражающихся на фронтах были еще в пути, а уже в Симферополе состоялось специальное заседание ученых. После него академик Б.Д.Греков в соавторстве с Ю.В. Бромлеем оповестили через «Вестник АН СССР», кто из их коллег действовал в «угоду татарским буржуазным националистам», тогда как главной задачей является рассмотрение истории Крыма «в свете указаний, содержащихся в основополагающих трудах И.В.Сталина». Срочно стала переписываться история Крыма, которая, по высказыванию П. Надинского, содержала «много принципиальных ошибок и извращений исторической действительности» и не могла отвечать требованиям времени без таких характеристик: «...крымские татары мало и неохотно занимались хозяйственным трудом. Основным их занятием были беспрерывные войны и разбойничьи набеги с целью грабежа и наживы...». «...Ликвидация Казанского ханства позволила активизировать борьбу против крымских захватчиков. России в этой борьбе помогало также донское казачество, затрудняя действия крымских хищников...» и т.д. и т.п. (Очерки по истории Крыма. Крымиздат,1952; История СССР. М.: «Просвещение», 1979. Т.1).

И было стерто, сожжено, предано забвению все, что писалось о крымских татарах Л.Толстым, А.Чеховым, М.Горьким, И.Франко, Л. Украинкой, И.Коцюбинским, В.Короленко, все, что хоть отдаленно напоминало высказывания поэта и художника Максимилиана Волошина жившего в Крыму и дружившего с татарами: «...Греческая и готская кровь совершенно преображают татарство и проникают в него до самой глубины мозговых извилин. Татары дают как бы синтез всей разнообразно пестрой истории страны. Под просторным и терпимым покровом Ислама расцветает собственная подлинная культура Крыма. Вся страна от Меотийских болот до южного побережья превращается в один сплошной сад: степи цветут фруктовыми деревьями, горы — виноградниками, гавани — фелюгами, города журчат фонтанами и бьют в небо белыми минаретами. В тенистых улицах с каменными и деревянными аркадами, в архитектуре и в украшениях домов, в рисунках тканей и вышивках полотенец догорает вечерняя позолота византийских мозаик и обретают сияние вязи итальянского орнамента...». Не потому ли имя поэта долгие годы предавалось забвению, что он был честным человеком, относился одинаково к людям разных национальностей и творчество его не умещалось в идеологические рамки Сталинских «историков»?

В Крыму заинтересованные и ответственные лица спешно распространяли страшнее страшного слухи о зверствах крымских татар, об этом без устали вещали радио и пресса.

В местах ссылки крымские татары ежедневно умирали во множестве. Их нередко не успевали хоронить, дети оставались сиротами.

В первый же месяц по прибытии в Узбекистан умерло более 40 тысяч крымских татар. И не последнюю роль в этом сыграло то обстоятельство, что местное население встретило сосланных как своих личных врагов. Понять же их было можно...

Антикрымскотатарская пропаганда и здесь была поставлена на конвейер. Над целым народом был совершен акт насилия. Закономерен вопрос — почему? Власти должны были объяснить населению, мотивировать, за что народ наказан. Короче — узаконить произвол.

До прибытия в Среднюю Азию эшелонов с депортированными агитаторы из республиканских, областных, районных аппаратов в срочном порядке «разъясняли» местному населению, что везут к ним изменников, предателей, «продажных шкур», что мол, ваши отцы, братья, мужья, сыновья сражаются с фашистами, а эти... Нетрудно представить, как относились к прибывающим люди, у которых погибли, на войне близкие. Их ненависть к «изменникам» была вполне объяснима.

Немало минуло времени, пока местное население начало что-то понимать. Возвращались с фронта десятки покалеченных, безруких, безногих солдат, побрякивая орденами на груди, они разыскивали своих матерей, жен, детей, а их уже и на свете-то не было... И узбеки тогда, поняв, что была содеяна чудовищная несправедливость, стали делиться с крымскими татарами последним куском лепешки, последней горстью кишмиша или орехов...

После Дня Победы последовал второй поток — теперь ссылались победители.

А потом был тяжелейший труд на чужбине, борьба за выживание и указы, постановления и снова указы и постановления в отношении депортированных народов.

Время сделало людей зорче. Они внимательно приглядываются друг к другу, выясняют, кто есть кто на самом деле, а не на словах. Никакие успехи нового времени не станут действительными успехами, пока не будут по справедливости решены вопросы о возмещении морального ущерба оскорбленным и оклеветанным, ограбленным и преданным физическому геноциду советским народам, а в их числе крымским татарам.